Слов’янськ після війни. У будинках діри, в душах прірва
Он говорит: “Жену разбросало по кухне кусками”. Таню. И он Таню сначала собирал, а потом закапывал на кладбище. К Тане его сейчас не пускают саперы. Потому что “эти клоуны там везде мин понатыкали, когда отходили”.
– Но, – говорит, – знаешь, что самое смешное? (“самое смешное” – так и говорит) У Тани был сложный перелом шейки бедра, год лечили. А ногу оторвало – здоровую.
– Ты вообще баба сильная? – спрашивает.
Я сижу в оцепенении на холодном парапете, у Ленина, и молчу, потому что раньше думала, что “да”, а теперь хрен его знает. А он телефон достает: “Я тебе сейчас фотку покажу”. Виталик.
Показал. Ногу. Фрагмент Тани. Я к такому не готовилась, когда в Славянск ехала. Точнее, я была готова к “Тане”, но совсем не готова к “Виталику”. Понимала, конечно, – где убитые пулей, там убитые горем. Но не могла предположить, насколько оно там, внутри, раскурочено. До фрагмента Тани. В телефоне.
– Как зачем? Чтобы не расслабляться. Вдруг когда-нибудь мне покажется, что все хорошо? Я тогда сразу снимочек этот посмотрю, вспомню…
Виталик пришел сегодня на главную площадь Славянска в туфлях на босу ногу, с национальным флагом. Ему люди шепотом высказывают соболезнования (шепотом, потому что все же знают, что бомбу в Таню запустили “проклятые укропы”), а Виталик кивает молча и машет желто-голубым знаменем.
Говорит: “Что я могу объяснить людям, которые не умеют думать?”.
Рассказал еще, что Таню до бомбы тут “бандеровкой” называли, патриотка она была. И он не знает “как дальше”, потому что в “душе пропасть”.
Одна тетенька сказала, глубоко вздохнув: “Боже-боже, как же мы все это теперь восстановим?” И риторически махнула в сторону девятиэтажки с дырой вместо балкона.
Я вообще ехала делать репортаж о разрушениях. Ну, чтобы быть в тренде. Но после Тани и Виталика подумалось: кирпичи заново сложить – фигня вопрос. Это как плач по брусчатке на Крещатике.
С нами что делать, люди?
С теми, кто стрелял, и с теми, кто хоронил? С теми, кто лгал, и с теми, кто лгунам верил? А с мальчиками и девочками в “фейсбучиках” и “контактиках”, в группках типа “русская весна”, где слово “война” вызывает такой экстаз, что исцеляет даже юношеские прыщи. С этими что?
Оно вообще подлежит восстановлению? До уровня адекватности.
Удивительно, но масштаб пи@деца хорошо виден не сверху, как было бы логично, а снизу, из крохотной точки на карте. И слышен отлично. В диалогах.
Мы ехали в Славянск из Харькова, через Изюм. Дорога мрачная, разбитая, мимо военная техника ползет.
– А это наши? А это тоже наши? – я достала водителя. Каждый раз высматривала желто-голубые флаги на танках, страшно.
– Ты на лица смотри, – говорит тоненький мальчик гвардеец, сопровождающий. – У наших лица добрые.
А я же на работе, поэтому на лица смотрю через объектив. Привычка.
– Вот этого не надо, – говорит. – Спрячь фотоаппарат. Во-первых, примета плохая – перед боем нельзя фотографироваться, а у них бой в любую минуту может начаться. Во-вторых, из кабины танка очень плохо видно, чем ты там целишься, объективом или минометом.
Выстрелы слышны. Или взрывы. Или грохот какой-то. Я – девочка, каюсь.
– Почему выстрелы? – спрашиваю. – Славянск же освобожден? (тупая к тому же девочка).
– Это не выстрелы, – гвардеец смеется. – Это разминирование, не бойся.
Площадь в Славянске с куполами и Лениным я на картинках сто раз видела (надо же чем-то новости иллюстрировать). И вот она, живая. С голубями и танками.
У входа в администрацию все те же мешки с песком, люди через них переступают аккуратно, чтобы подать списки на гуманитарную помощь.
Тут на площади теперь каждый день “парад”. Дяденьки всякие важные приезжают – министры, генералы и даже верховный главнокомандующий.
Люди сбиваются вокруг плотным кружком, и каждый старается прокричать собственную проблему.
– Арсен Борисович! Арсен Борисович! Свет, когда дадут?
– Потерпите чуть-чуть. Буквально сутки, и будет свет. Потом водой займемся. Три дня надо на воду. С канализацией проблемы, – министр отвечает. Но этого не слышно. Заглушают соседи.
– Господин Аваков, мне в школу ребенка готовить или как?
– Вы, лучше скажите, как с пострадавшими быть? Мой муж тут пострадал, я заплатила за операцию 25 тысяч, это кто вернет?
– Товарищ министр, а кто у нас сейчас мэр?
– Нет у вас сейчас мэра, – успевает ответить “товарищ министр”, – Будет назначен глава районной администрации. До выборов. День выборов определит Верховная Рада.
Дальше нон-стопом.
– А в Донецк можно ездить?
– Думаю, стоит чуть-чуть подождать. Там мины торчат.
– У меня дети в Горловке, может их лучше забрать оттуда?
– Да, в городе сейчас террористы, лучше забрать.
– А правда, что заложники были на кирпичном заводе?
– Все, кто были, всех освободили.
– А где мне памперсы взять ребенку, вы случайно не подскажете? – говорит девушка, психует и отделяется от толпы с крохотным велосипедистом.
Догоняю ее. Она ужасно злится.
– Да ну их на хер с их обещаниями. Одни уже наобещали тут. Республику. Такую, что в подвале с ребенком месяц жили. Всех ненавижу, никому не верю. А, кстати, кто это был?
– Министр внутренних дел Аваков.
– Ой, неудобно как… Министр. А я ему за памперсы.
Лиля не уехала из Славянска потому, что “побоялась одна, с малышом”. Так говорит. А там кто его знает, может, Лилин муж еще несколько дней назад стоял на этой площади с автоматом и защищал Лилю от “хунты”. Я тоже уже никому не верю, вот честно. Но отменяет ли это вопрос памперсов для годовалого малыша Лили? Нет, не отменяет. Абсолютно.
И если вам вдруг так не кажется, отправляйтесь к психиатру. Пора.
На этой площади вообще стоит установить психиатрическую лечебницу. Всеукраинскую здравницу. И символично, и функционально. Я бы тоже после съемки заскочила, чего уж там.
Мужики стоят в сторонке, спорят. Подхожу, интересно же. Тут тем, в принципе, немного: “когда свет дадут” и “чей снаряд долетел”.
– Михалыч, я тебя в сотый раз спрашиваю: “Почему жилые дома раздолбало, а блокпосты все целехонькие, а?” Один другого спрашивает.
– Ты тупой что ли? – говорит оппонент Михалыча. – Я тебе объясняю: “Лупили по домам боевики. Для картинки телевизионной. Нах России показывать, как блокпост расфигачило? Им надо было показать, что армия тут детей убивает”.
Михалыч считает, что стреляли с Карачуна, он это “чисто по баллистике” определил. А если с Карачуна, то значит украинская армия. Но для чего украинской армии стрелять по жилым домам – у Михалыча версии нет. Хотя есть одна. Дословно следующая: “Никак я это не могу объяснить. Разве что матюками. Это необъяснимо, это дурдом”.
С последним согласна. Пристаю к соседу Михалыча с вопросами.
– У вас есть доказательства, что дома бомбили боевики?
– А ты кто, – спрашивает, – откуда сама?
– Журналистка украинская, из Харькова.
– Из Харькова? Сепаратистка? – шутит. – Какие тебе нужны доказательства? Я живу тут, в центре Славянска, а приятель мой в поселке под Карачуном. По нам бабахнуло, я сразу ему звоню: “От вас прилетело?” Он: “Нет, у нас тихо”. Мы что, дураки по-твоему?
– Что ты брешешь? – Михалыч включается. – Та я по звуку любой снаряд отличу. Не было у ополченцев таких орудий.
Я спросила у соседа Михалыча, часто ли у них такие споры. Говорит, так часто, что язык устал уже. Рассказал, что перессорились все, и не здороваются даже. И вот эти люди, которые пристают на площади к важным дяденькам с вопросами, еще вчера кричали “ура-ура”, когда бандиты из ПЗРК по украинским самолетам палили.
– Не переживайте так, – говорю, – Они поймут, со временем.
– Да щас! – не верит мне сосед Михалыча. – Ты их не знаешь. Они на Пасху в церковь ходят, а на выборах за коммунистов голосуют, лундоны гребаные.
Сказал так, сплюнул брезгливо и ушел. Даже имя не успела спросить.
Тут бабулька ко мне подходит, божий одуванчик. Шепчет заговорщически: “Ты его не слушай, он у нас из этих, из бандеровцев”.
– Это кто такие? – спрашиваю.
– Фашисты, – говорит.
Вдруг весь народ оживился, и “фашисты” и “одуванчики”. Гвардейцев награждают. Часы командирские вручают. Всем же любопытно. Такое развлечение. Как театр, которого нет в Славянске. Непонятно только, драмы или абсурда.
– Слава Украине! – Героям слава! И бабушка крестится.
– Здорово же, что Славянск освободили?! – подсела я к солдатику на газоне.
– Тебя как зовут? – спрашивает.
– Аня.
– Милая Аннушка, – вступает он снисходительно (наверное, часто объясняет военную стратегию тупым девочкам), – То, что боевики ушли из Славянска, это здорово для поднятия духа в тылу. А куда они ушли? Правильно, в Донецк и Луганск. Мы тут должны порядок охранять, разминировать все. А это ресурс, понимаешь, Аннушка? Часть гвардии тут, а, соответственно, там – нас меньше.
Больше ничего говорить не стал, потому что – военная тайна.
Мы ненадолго съездили в Краматорск, это близко. Убедились из окна машины, что электричество ремонтируют, выплаты в Ощадбанке начались и троллейбус пустили. Под всем подписываюсь.
А когда вернулись (20 минут ехали и 20 минут в очереди на блокпост стояли, для проверки документов), на площадь уже фура с “гуманитаркой” приехала. Тетки в очередь выстроились, ругаются: “Я тут занимала!”
Одна женщина дергает меня за рукав: “Не снимай, девонька. Постыдно это. Я бы сама никогда не пришла, но дома пацан школьник и родители престарелые. Мне кормить их надо. Не снимай, прошу, кусок же в горло не полезет”.
Из кусков там: масло постное, макароны, овощи. Бабульки попроворнее, судя по мешкам, пришли на зиму тариться. Но снимать “бой за кило картошки” не стала.
Смотрю – две барышни на велосипедах топчутся, стесняются подойти к Игорю Балуте, губернатору харьковскому (это он “гуманитарку” привез).
– Надя, та подойди, ты одета поприличнее, – Ира говорит. Я позже с ними познакомилась.
Ира с Надей живут в 47-м доме по улице Свободы. У них там беда случилась, и они хотят попросить Балуту помочь. Но подойти не решаются, потому что он же – целый губернатор, а они не в вечерних платьях.
– Да не бойтесь, – говорю. – Он нормальный.
В общем, попросили они прислать скорую помощь для тети Веры, “очень надо”. Игорь Миронович пообещал. А я с ними пошла посмотреть, что там.
А там дыра прямо в 47-м доме, на третьем этаже. Чудом никого не убило. Под подъездом тетя Вера на картонке лежит, ей 77 лет. Одинокая.
Она от страха забаррикадировалась хламом и десять дней из квартиры не выходила. Не пила и не ела. Соседи стали переживать, что по дому пойдет запах мёртвой тети Веры. Вышибли рамы на первом этаже и вытащили тело на улицу.
А тетя Вера оказалась неожиданно живая. Скорую вызвали, те приехали, констатировали приближающийся трындец (что-то там с сахаром в крови) и уехали.
И вот тетя Вера лежит под подъездом, вокруг нее мухи летают. Не эстетично. А что делать, никто не знает. Водичку ей дают пить, она все время просит.
Пока ехала “скорая от губернатора” (а она таки приехала), Надя с Ирой показали мне “кухню”. У них месяц нет воды и электричества. Готовят во дворе, на костре. Воду иногда из колодца носят (это пару километров идти надо), а иногда по рецепту одной женщины делают: “капля йода на три литра воды, из болота даже пить можно, так дезинфицирует”.
У Нади мама в инвалидном кресле, а у Иры вообще лежачая. Поэтому подругам “совсем нескучно без телевизора”.
Воду принести, костер разжечь, приготовить. На обед часа три уходит. Потом помыть старушек по той же схеме – принести, разжечь, нагреть. А там и ночь.
Тетю Веру погрузили в скорую, хотя доктор явно не желал этого. У него раненых полно, а тут бабка ничейная. Он спросил без надежды в голосе: “Деньги есть хоть у нее?”. Тишина. Просит: “Ну, приезжайте хоть кормить, что ли”.
Девочки меня пошли провожать назад на площадь, разговорились. Рассказали, что “ополченцы” собрались в ночь с субботы на воскресенье и ушли тихо, строем.
Они вообще “хорошие были”, никого не трогали. А этих “непонятных на танках” девочки побаиваются, потому что “черт его знает, что у них на уме, они ж людей бомбили”.
Надя сказала: “У меня племянник погиб, осколочное ранение в сердце, мальчишка совсем, задело на поселке Артема”. А Ира добавила: “Хорошо, что такое лихо случилось летом, а не зимой. Огород не дал с голоду сдохнуть”.
Мы пока тетю Веру спасали, на площадь президент приезжал. Надя очень расстроилась, она “так хотела Порошенко посмотреть”.
Я думала, меня уже нельзя удивить. Но мы еще заехали на обратном пути в лагерь АТО. И я там с мальчишками поболтала. Но “ничего нельзя рассказывать, все страшно секретно”.
Говорю: “Да знают все, что у вас каски дырявые и броников нет. Удивил, тоже мне”. Никто не знает “почему” – вот где настоящий секрет.
Мне особенно один боец запомнился, килограмм 45 весом. Он автомат держит, а я все думаю: “Сейчас сломается”. Не автомат, мальчик. Он жаловался, что им приказ не отдают “воевать”. Сидят они без толку, а “гадов мочить надо” потому что гады не остановятся, гады дальше пойдут.
Дойдут до его дома, а у него там девушка беременная, он когда в увольнительный ездил, они УЗИ делали.
Я ему: “Солнышко, пусть важные дядьки попробуют договориться. Дай им время. Если есть такие слова, которые оставят тебя в живых, их надо использовать”.
Обиделся. Сказал, что он не в окопах пришел тут отсиживаться, а Родину защищать. С большой буквы “Р” – так и сказал.
В Харьков мы вернулись ночью. А утром я сама подъехала к толстому гаишнику “в засаде” и попросила его, свинью, срочно отправляться в зону АТО, чтобы хоть один мальчик весом 45 килограммов вернулся домой. К маме.
СТРАШНО И ГОРЬКО.
А мне их ни секундочки НЕ ЖАЛЬ!! Мне жаль людей которые за этих СКОТОВ погибли!! ТВАРИ донецкие! Замутили все, а теперь за наш счет!!! идет война. И восстанавливать все там за наш счет!! УРОДЫ!!! НЕНАВИЖУ ЛУГАНДОН! А когда подумают о всей Украине? Достали эти лугано-донецкие!! И ПЛЕВАТЬ КТО ЧТО ОБО МНЕ ПОДУМАЕТ!!!